«Но, я думаю, кто испытал наслаждение творчества,
для того уже все другие наслаждения не существуют».

Продолжаем серию статей о поступлении в ГИТИС. Первую часть истории можно прочесть перейдя по ссылке: «КАК ДЕРЖАТЬ УДАР,или люди, львы и абитуриенты».
Сегодня мы поговорим о том, что материал для будущей экспликации необходимо прочесть ни один раз, о том, что при разборе материала вы поглощены только им и это — нормально. О том, что автор и история — ваш самый верный союзник.

Как дочитать пьесу до дыр,
или один на один… с чайками

 

Как-то раз, вернувшись с чьих-то похорон, издатель Алексей Суворин и его близкий друг Антон Чехов пили чай в доме Сувориных. Алексей Сергеевич горько усмехнулся: «Вот и меня похоронят, и так же придут домой, и станут пить чай и говорить о всяком вздоре». Чехов засмеялся: «Конечно, будет так». Через несколько лет ранним июльским утром многотысячная толпа в Москве, на Николаевском вокзале, встречала (как сообщали тогда газеты) «прах любимого русского писателя» Антона Павловича Чехова, тело которого прибыло из Петербурга в Москву в вагоне-холодильнике «для перевозки свежих устриц».

 

Только что зашло солнце. На эстраде за опущенным занавесом Яков и другие работники; слышатся кашель и стук. Маша и Медведенко идут слева, возвращаясь с прогулки.

     Медведенко. Отчего вы всегда ходите в черном?

     Маша. Это траур по моей жизни. Я несчастна.

Передо мной вновь и вновь перечитанная пьеса: стопка истрепанных листов – пьесу я прочитал не один и не два раза. «Чайка» уже несколько недель не выходит у меня из головы — пьеса со мной везде: в вагоне метро, по дороге в театр, на столе во время обеда, под подушкой во время сна – не могу расстаться с ней. За это время стопка аккуратных белых листов превратилось в черт знает что! А предчувствие будущего спектакля еще не пришло… Я с ужасом отсчитывал дни в календаре – время шло, до вступительных экзаменов в ГИТИСе оставались считанные недели… А в голове никаких «оригинальных» идей, никаких «видений», «картинок» – ничего… Казалось, что все, что приходило в голову «уже где-то было», «банально», «скучно»…

Почему я не мог расстаться тогда с пьесой? Бросить тогда все к чертям, выбрать другую пьесу… более «податливую»? Мне казалось, что я чувствую чеховскую боль… Боль автора и боль его героев. «Комедия, три женских роли, шесть мужских, четыре акта, пейзаж (вид на озеро); много разговоров о литературе, мало действия, пять пудов любви» – рецепт из «поваренной книги» чеховских пьес. Как же можно отказаться от пьесы, которая замешена на пяти пудах любви?!

«Чехов, Чехов, Чехов, Антон Павлович Чехов» я повторял эту «мантру» по несколько часов в день. Как монах повторяет молитву на четках в надежде услышать «голос бытия», так и я повторял свою молитву, свою мантру… в надежде услышать «голос автора». «Чехов, Чехов, Чехов, Антон Павлович Чехов, Антоша Чехонте, Человек без селезенки, Брат моего брата, Врач без пациентов…» и снова «Чехов, Чехов, Чехов… Антон Павлович Чехов – Дон Антонио Чехонте, Прозаический поэт» — бесконечная приводила меня к цепочке ассоциаций, образов, уносила мою фантазию все дальше и дальше… Мне нужно познакомиться с автором! Я должен буквально увидеть его лицо, пожать ему руку.

 

Я догнал Чехова, когда он шел, быстро перебирая ногами по темному Невскому бульвару. Невысокая угловатая фигура, закутанная в темное пальто, спасаясь от холодного мокрого октябрьского ветра, нервно искала убежище от непогоды и грандиозного провала. Приходилось ли вам когда-нибудь убегать с поля боя? Как дезертир, как раненый зверь?

Чувствовали ли вы когда-нибудь тупую, ноющую боль поражения – полной, безоговорочной капитуляции – провала? Я шел за ним и не смел окликнуть, мне хотелось просто быть с ним рядом, даже если он и не знает, что я здесь, всего в нескольких шагах… Я чувствовал, как соль позора разъедает нерв живой плоти – мучительный долгий путь в поисках убежища. За нами уже бежала молва, и нам слышались окрики: «Исписался!», «Неслыханный провал!».

Наконец убежище было найдено… Чехов, не раздеваясь, рухнул на кровать и плотно завернулся в одеяло. Я сидел рядом. Через несколько минут в комнату вошел Суворин. Антон, не высунув головы из-под одеяла, обменялся с Сувориным несколькими фразами. Суворин хотел было зажечь свет, но Чехов умоляющее его остановил. – «Где вы были?» — спросил Алексей Сергеевич — «Я ходил по улице, сидел. Не мог же я плюнуть на это представление». Суворин вышел, Чехов отвернулся к стене и заснул. А я продолжал  сидеть в кресле в этой темной комнате,  один на один с моим автором… Он был таким близким и таким слабым…

 

«Пьеса шлепнулась и провалилась с треском», — напишет Антон Чехов брату Михаилу на следующее утро после премьеры «Чайки» в Александринке.

Полина Андреевна (Дорну). Вы сняли шляпу. Наденьте, а то простудитесь.

Аркадина. Это доктор снял шляпу перед дьяволом, отцом вечной материи.

Треплев (вспылив, громко). Пьеса кончена! Довольно! Занавес!

Аркадина. Что же ты сердишься?

Треплев. Довольно! Занавес! Подавай занавес! (Топнув ногой)

Я познакомился с автором, перечитал горы интереснейших биографических книг… Некоторые из которых дали бы сто процентную фору даже самому интересному детективу. Мое воображение заработало словно завод по производству художественных образов, метафор, мизансцен, решений… Метафоры и ассоциации – это еще не спектакль, это лишь «предчувствие» будущего спектакля… Но ведь это уже немало.

Нина. Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы, обитавшие в воде, морские звезды и те, которых нельзя было видеть глазом,

— словом, все жизни, все жизни, все жизни, свершив печальный круг, угасли… Уже тысячи веков, как земля не носит на себе ни одного живого существа, и эта бедная луна напрасно зажигает свой фонарь. На лугу уже не просыпаются с криком журавли, и майских жуков не бывает слышно в липовых рощах. Холодно, холодно, холодно. Пусто, пусто, пусто. Страшно, страшно, страшно.

Пауза.

Тела живых существ исчезли в прахе, и вечная материя обратила их в камни, в воду, в облака, а души их всех слились в одну. Общая мировая душа — это я… я… Во мне душа и Александра Великого, и Цезаря, и Шекспира, и Наполеона, и последней пиявки. Во мне сознания людей слились с инстинктами животных, и я помню все, все, и каждую жизнь в себе самой я переживаю вновь.

 

Ключи к пьесе – в ее авторе. Он «Мировая душа» пьесы: в нем живет душа сельского учителя Медведенко и душа беллетриста Тригорина, актрисы Аркадиной – словом все души… все души… Если бы я вновь сел за «Чайку», я бы с новой волной азарта кинулся знакомиться с Чеховым, листать его письма, читать его ранние рассказы, знакомиться с его друзьями. Изучение Чехова – неиссякаемый источник вдохновения. Я уверен, что мои усилия были бы вознаграждены и автор заговорил бы со мной о своей пьесе.

Но автора невозможно изучить вне контекста его времени, политической и социальной  ситуации в стране, где он жил, и в мире в целом, быта, этикета, мировоззрения современников.…  Если бы я вновь сел за «Чайку», я бы посвятил немало времени истории русской усадьбы, такому явлению как декаданс, жизни провинциальной интеллигенции и тд. Я уверен, что следуя за Чеховым, я бы почувствовал «запах» воздуха, которым дышат чеховские характеры. И пьеса зазвучит особенно остро, а вслед за ней появятся и судьбы, и характеры, и мизансцены… В какой-то момент ищущего художника ждет яркий эмоциональный образ – каждый художник называет это по разному – я назвал бы это «ключ к пьесе».

На одной из выставок молодых художников-сценографов я долго не мог оторвать глаз от одного наброска финальной мизансцены чеховской «Чайки». Мощный образ, мизансцена, композиция рисунка так удачно были найдены художником, что я смог увидеть весь спектакль: я увидел и Машу, и Медведенко, и Аркадину, и Тригорина… Я увидел, как открывается занавес в спектакле Кости Треплева, как лопается струна молодого нерва и как мать перевязывает рану сыну… Я видел в этой мизансцене и провал Константина, и провал Чехова в Александринке. Мне даже показалось, что я не зритель, а участник спектакля —  настолько меня поразило «предчувствие» художником своего будущего спектакля. Я уверен, что до сих пор точно помню все детали: на белом то ли песке, то ли на снегу лежало безжизненное тело молодого человека с дыркой в виске. Сердце молодого человека перестало биться несколько минут назад, но уже две нахальные жирные чайки, заинтересовавшись легкой наживой, с жадностью ковыряют еще теплую плоть  окровавленного виска молодого драматурга… А на горизонте «колдовское озеро», в котором минуту назад утонуло пять пудов любви, и проплывающее по небу облако, похожее на рояль… Что еще нужно, чтобы досочинить этот спектакль?

Продолжение — следует.
NB и ArtGang